Окаянные дни в судьбах и творчестве И. Бунина и А. Куприна

Окаянные дни в судьбах и творчестве

И. Бунина и А. Куприна.

Россия

1998 год

Октябрьская революция – часть русской истории, часть русской культуры.

Здесь слиты воедино и триумф и драма народа. Начавшись под лозунгом

общечеловеческих и общероссийских ценностей она, как многие революции

начала корчиться в судорогах насилия, террора, диктатуры. Насилие не могло

обойти и интеллигенцию, которая в силу своей духовности активно осуждала

произвол и жестокость. Большевистским лидерам не могли импонировать И. А.

Бунин, М. Горький, В. Г. Короленко, поднимавшие свой голос в защиту невинно

репрессированных. Большинство российской интеллигенции ещё до революции не

принимало ленинских идей, а после революции, не увидев осуществления

провозглашенных идеалов, уехали за границу.

Бунин в пору революции выступил охранителем исконных, стародавних

устоев. Как трагедию, как воцарение хаоса, слепой стихии, воспринял Бунин

события 1917 года. Он часто повторял слова Пушкина о «русском бунте

бессмысленном и беспощадном». Современник Бунина Д. Мережковский так

обозначил эту позицию в своей книге «Вечные спутники»: «Говорят, что я

государев холоп… что я не друг народа. Конечно, я не друг революционной

черни, которая выходит на разбой, убийства и поджог. Я ненавижу всякий

насильственный переворот: всё насильственное, всякие скачки мне противны.

Потому что они противны природе. » Те же мысли высказывает Бунин в своей

книге «Окаянные дни». На страницах этой книги показаны люди толпы, к

которым он относился по-разному: кого-то жалеет, многих ненавидит. Этот

другой непривычный Бунин, он совсем не похож на аристократа, академика, но

даже в этих очень злых записях он выступает как художник, оскорблённый не

только за себя, но и за Россию. Шкала прежних ценностей была для Бунина

незыблемой, самоочевидной: «Подумать только, надо ещё объяснять то тому, то

другому, почему именно не пойду служить в какой-нибудь Пролеткульт! Надо

ещё доказывать, что нельзя сидеть рядом с чрезвычайкой, где чуть не каждый

час кому-нибудь проламывают голову, и просвещать насчет «последних

достижений в инструментовке стиха» какому-нибудь хряпе с мокрыми от пота

руками! Да порази её проказа до семьдесят седьмого колена, если она даже

«антиресуется» стихами!» (Окаянные дни»).

Бунин покинул Россию в феврале 1920 года, через Константинополь, Софию

и Белград попал в Париж, где и обосновался, проводя лето в городке Грас, в

Приморских Альпах.

Февральская революция 1917 года застала Куприна в Гельсингфорсе,

откуда он немедленно выехал в Петербург. В потрясших страну переменах он

увидел подтверждение своим мечтаниям о будущей, свободной и сильной России.

С самых первых «дней свобод» Куприн становится темпераментным газетчиком-

публицистом, а вскоре берётся редактировать эсеровскую газету «Свободная

Россия». В статьях Куприна, написанных в первые месяцы после Октября,

отразилась двойственность и противоречивость его отношения к революции. Он

пишет о «кристальной чистоте» вождей большевиков, но выступает против

конкретных шагов Советской власти – продразвёрстки, политики военного

коммунизма; писателя страшат насильственные методы подавления

контрреволюции.

Куприн высоко ценит нравственный и духовный подвиг русского народа,

его героическую историю и свободолюбивые традиции. Он исполнен глубокой

веры в светлое будущее России: «Нет, не осуждена на бесславное разрушение

страна, которая вынесла на своих плечах более того, что отмерено судьбою

всем другим народам. Вынесла татарское иго, московскую византийщину,

пугачевщину, крепостное бесправие, ужасы аракчеевщины и николаевщины,

тяготы непрестанных и бесцельных войн, начатых по почину деспотических

шулеров или по капризу славолюбивых деспотов – вынесла это непосильное

бремя и всё-таки под налётом рабства сохранила живучесть, упорство и

доброту души… Вспомните декабристов, петрашевцев, народовольцев, переберите

в уме весь кровавый синодик наших современников, борцов, сознательно

погибших на наших глазах за святое и сладкое слово – Свобода.… Вспомните и

нашу многострадальную литературу, этот термометр угнетённого общественного

самосознания. Она задыхалась, принужденная к молчанию, надолго совсем

замолкала, временами жалко млела, но никогда и никто не мог поставить её на

колени и приказать говорить холопским языком…»

Но страшная разруха, надвигающаяся на страну, ужасает Куприна. Это

навязчивое слово встречало его всюду: он натыкался на него в газетах,

манифестах и приказах, в вагонных разговорах и в семейной болтовне.

Зловещие симптомы разрухи Куприн видит повсюду – и в бесконечных очередях

за хлебом, и в разложении петроградского гарнизона, и в начавшемся

неуклонном развале русской армии. У Куприна рождается план издания газеты

для крестьянства «Земля» в связи с этим в декабре 1918 года он был принят

В.И.Лениным. Однако изданию не суждено было осуществиться. Судьба Куприна

была решена, когда в октябре1919 года войска Юденича заняли Гатчину.

Куприн был мобилизован в белую армию и вместе с отступающими

белогвардейцами покинул родину. Вначале он попадает в Эстонию, затем – в

Финляндию, а с 1920 года с женой и дочерью поселяется в Париже.

28 марта 1920 года Бунин прибыл в Париж. Он пошёл в дом №77 по рю де-

Гриннель, в русское посольство за видом на жительство, хотя, собственно

говоря, жить было негде. В посольстве принимали согласно живой очереди,

которая была чуть короче, чем площадь Согласия. Все просили как милостыни

разрешение жить здесь, а сердцем тянулись туда. Надежда Тэффи, уже

получившая «вид», опубликовала заметку:

НОСТАЛЬГИЯ

Пыль Москвы на старой ленте шляпы

Я как символ свято берегу…

…Приезжают наши беженцы, изнеможённые, почерневшие от голода и страха,

отъедаются, успокаиваются, осматриваются, как бы наладить новую жизнь, и

вдруг гаснут.

Тускнеют глаза, опускаются вялые руки, и вянет душа, душа, обращённая

на восток.

Ни во что не верим, ничего не ждём, ничего не хотим. Умерли.

Боялись смерти дома и умерли смертью здесь.

Вот мы – смертью смерть поправшие.

Думаем только о том, что теперь там… Интересуемся только тем, что

приходит оттуда.

В эмиграции не только не прервалась внутренняя связь Бунина с

Россией, но и ещё более обострилась любовь к родной земле и страшное

чувство потери дома. Россия навсегда останется не только «материалом», но и

сердцем бунинского творчества. Только теперь Россия полностью отойдёт в мир

воспоминаний, будет воссоздаваться памятью. Бунин говорил Вере Николаевне,

что «он не может жить в новом мире, что он принадлежит к старому миру, к

миру Гончарова, Толстого, Москвы, Петербурга; что поэзия только там, а в

новом мире он не улавливает её».

Воздействие эмиграции на творчество Бунина было глубоко и

последовательно. Как и прежде, он сдвигает жизнь и смерть, радость и ужас

надежду и отчаяние. Но никогда ранее не выступало с такой обостренностью в

его произведениях ощущение бренности и обречённости всего сущего - женской

красоты, счастья, славы, могущества. Созерцая ток времени, гибель далёких

цивилизаций, исчезновение царств («Город Царя Царей», 1924), Бунин словно

испытывает болезненное успокоение, временное утоление своего горя. Но

философские и исторические экскурсы и параллели не спасали. Бунин не мог

оставить мыслей о России. Как бы далеко от неё он ни жил, Россия была

неотторжима от него. Однако это была отодвинутая Россия, не та, что раньше

начиналась за окном, выходящим в сад; она была и словно не была, всё в ней

встало под вопрос и испытание. В ответ на боль и сомнение в образе России

стало яснее проступать то русское, что не могло исчезнуть и должно было

идти из прошлого дальше. Иногда, под влиянием особо тяжёлого чувства

разрыва с родиной, Бунин приходил к настоящему сгущению времени, которое

обращалось в тучу, откуда шли озаряющие мысли, хотя горизонт оставался

беспросветен. Но сгущение времени далеко не всегда приводило во мрак.

Напротив, Бунин стал видеть, ища надежды и опоры в отодвинутой им России,

больше непрерывного и растущего, чем, может быть, раньше, когда оно

казалось ему само сабой разумеющимся и не нуждалось в утверждении. Теперь,

как бы освобождённые разлукой от застенчивости, у него вырвались слова,

которых он раньше не произносил, держал про себя, - и вылились они ровно,

свободно и прозрачно. Трудно представить себе, например, что-нибудь

просветлённое, как его «Косцы» (1921 г.). Это рассказ тоже со взглядом

издалека и на что-то само по себе будто малозначительное: идут в берёзовом

лесу пришлые на Орловщину рязанские косцы, косят и поют. Но опять-таки

Бунину удалось разглядеть в одном моменте безмерное и далёкое, со всей

Россией связанное; небольшое пространство заполнилось, и получился не

рассказ, а светлое озеро, в котором отражается великий град.

Была, впрочем, одна проблема, которой Бунин не только не опасался, а,

наоборот, всей душой шёл ей на встречу. Он был занят ею давно, писал в

полном смысле, и ни война, ни революция не могли его привязанность к ней

пошатнуть, - речь идёт о любви. Любовь в изображении Бунина поражает не

только силой художественной изобразительности, но и своей подчинённостью

каким-то внутренним, неведомым человеку законам. Нечасто прорываются они на

поверхность: большинство людей не испытывают их рокового воздействия до

конца своих дней. Такое изображение любви неожиданно придаёт трезвому,

«беспощадному» бунинскому таланту романтический отсвет. Близость любви и

смерти, их сопряжённость была для Бунина фактом очевидным, никогда не

подлежала сомнению. Однако катастрофичность бытия, непорочность

человеческих отношений и самого существования – все эти излюбленные

бунинские темы после гигантских социальных катаклизмов, потрясших Россию,

наполнились новым, грозным значением. «Любовь прекрасна» и «любовь

обречена» – эти понятия, окончательно совместившись, совпали, неся в

глубине, в зерне каждого рассказа личное горе Бунина-эмигранта.

Среди разных тем, которые поочерёдно занимали Бунина, в это время,

наблюдалось некоторое общее стремление. Это началось вскоре после того, как

прошёл у него первый момент раздражения и написались выступления, речи и

полурассказы-полустатьи, которыми он отозвался на события, занёсшие его к

иным берегам. Дальше, чем чаще, тем подробней стал возвращаться в его

рассказы образ России, которую он знал и теперь заново передумывал, тем

больше была заметна их близость и тяготение друг к другу. Порой это были

целые серии, состоявшие из рассказов-зарисовок, законченных, казалось бы, и

в то же время открытых, указывающих куда-то дальше («Русак», «В саду»,

«Подснежник» и т. д.), - как эскизные листы из одного итого же альбома;

иногда что-нибудь покрупнее, как уже готовый фрагмент, какой-то угол

картины, которую предстоит написать («Далёкое»), - но так или иначе это

целое всё настойчивее напрашивалось, обозначалось. Где-то внутри его уже

готовилась и выступала вперёд «Жизнь Арсеньева», огромное полотно,

запечатлевшее старую Россию.

В эту пору в восприятии современников Бунин предстаёт как живой

классик. В 1933 году он первым среди русских писателей был удостоен

Нобелевской премии в области литературы

В годы войны Бунин закончил книгу рассказов «Тёмные аллеи», которая

вышла впервые в Нью-Йорке в 1943 году. Книга эта целиком о любви. «Всякая

любовь – великое счастье, даже если она не разделена» - эти слова из книги

могли бы повторить все «герои-любовники» у Бунина. При огромном

разнообразии индивидуальностей, социального положения – они живут в

ожидании любви, ищут её и, чаще всего, опалённые ею, гибнут. Такая

концепция сформировалась в его творчестве ещё в предреволюционное

десятилетие.

Как поэт Бунин оттачивал и совершенствовал свой дар, однако здесь

муза, вдохновение посещали его нечасто. Немногочисленные стихи, написанные

в эмиграции, пронизаны чувством одиночества, бездомности и тоски по России:

У птицы есть гнездо, у зверя есть нора…

Как горько было сердцу молодому,

Когда я уходил с отцовского двора,

Сказать прости родному дому!

У зверя есть нора, у птицы есть гнездо…

Как бьётся сердце, горестно и громко,

Когда вхожу, крестясь, в чужой, наёмный дом

С своей уж ветхою котомкой!

Нетрудно заметить, что и с точки зрения житейской, и с точки зрения

исторической последнее двадцатилетие его долгой жизни оказалось рассеченным

пополам: первое, «мирное» десятилетие отмечено его нобелевским

лауреатством, спокойной и сосредоточенной работой над романом «Жизнь

Арсеньева», относительной материальной обеспеченностью и окончательным

признанием его таланта; десятилетие следующее принесло оккупацию Франции

гитлеровскими войсками, голод и страдания писателя в отрезанном Грасе, а

затем – тяжёлую болезнь и медленное угасание в подлинной нужде и гордой

бедности.

В ночь на 8 ноября 1953 года Бунин скончался в Париже, в скромной

квартирке на улице Жака Оффенбаха.

При содействии Бунина Куприны поселились в парижском квартале Пасси,

почему-то облюбованном русскими эмигрантами, которые говорили: «Живём на

Пассях». На улице, носящей имя опереточного композитора Жака Оффенбаха, в

одном доме и на одном этаже с Буниным была снята четырёх комнатная

меблированная квартира.

Александр Иванович тяжело переносил жизнь на чужбине, ему претили

нравы эмигрантской среды. «Чем талантливее человек, тем труднее ему без

России», - пишет он в одном из писем. Куприн всегда любил Россию горячо и

нежно. Но только в разлуке с ней смог найти слова признания и любви.

Теперь, ничем не сдерживаемые, они вылились чисто и светло в непрестанной

тоске и тяге «домой»: «Есть, конечно, писатели такие, что их хоть на

Мадагаскар посылай на вечное поселение – они и там будут писать роман за

романом, а мне всё надо родное, всякое – хорошее, плохое – только родное».

В этом, быть может, проявилась особенность художественного склада Куприна.

Он накрепко, больше, нежели И. А. Бунин или И. С. Шмелев, был привязан к

малым и великим сторонам русского быта, многонационального уклада великой

страны. Но теперь быт исчез. Исчезли рабочие, подневольные страшного

Молоха, исчезли великолепные в труде и в разгуле крымские рыбаки,

философствующие армейские поручики и замордованные рядовые. Новых людей,

новой России Куприн не видит. Перед его глазами не привычный пейзаж

обнаженной Москвы, не панорама дикого Полесья, а чистенький «Буа-булонский

лес» или такая нарядная и такая чужая природа французского Средиземноморья…

Он делает очерковые зарисовки о Париже, Югославии, юге Франции, но само

«вещество» поэзии способен найти по-прежнему во впечатлениях от родной

русской действительности. Напрасно художник старается по памяти

восстановить знакомый уклад и силой воображения «вдвинуть» его в чужой мир.

Быт уходит, как песок сквозь пальцы. Он дробится на мелкие крупинки, на

капли. Недаром цикл своих миниатюр в прозе, вошедших в сборник «Елань»,

писатель так и называет «рассказы в каплях». Он помнит множество

драгоценных мелочей, связанных с Родиной, помнит, что «еланью» зовётся

«загиб в густом сосновом лесу, где свежо, зелено, весело, где ландыши,

грибы, певчаие птицы и белки»; что «вереей» куртинские мужики называют

холм, торчащий над болотом; он помнит, как с кротким звуком «пак!» лопается

весенней ночью набрякшая почка и как вкусен кусок чёрного хлеба, посыпанный

крупной солью. Но эти детали подчас остаются мозаикой – каждая сама по

себе, каждая отдельно.

Куприн постоянно чувствует себя заключенным в некий магический круг

мелкотемья. И, подобно другим писателям русского зарубежья, он посвящает

своей юности самую крупную и значительную вещь – роман «Юнкера». «Юнкера»

не просто «домашняя» история Александровского училища на Знаменке,

рассказанная одним из её питомцев. Это повесть о старой «удельной» Москве –

Москве «сорока сороков», Иверской часовни и Екатерининского института

благородных девиц, что на Царицынской площади, вся сотканная из летучих

воспоминаний. Несмотря на обилие света, празднеств – «яростной тризны по

уходящей зиме», великолепия бала в Екатерининском институте, нарядного быта

юнкеров-александровцев, это печальная книга. Вновь и вновь с «неописуемой,

сладкой горьковатой и нежной грустью» писатель мысленно обращается к своей

Родине.

«Живёшь в прекрасной стране, среди умных и добрых людей, среди

памятников величайшей культуры, - писал Куприн в очерке «Родина». – Но всё

точно понарошку, точно развёртывается фильм кинематографа. И вся

молчаливая, тупая скорбь в том, что уже не плачешь во сне и не видишь в

мечте ни Знаменской площади, ни Арбата, ни Поварской, ни Москвы, ни

России». Этим чувством безудержной хронической ностальгии пронизано

последнее крупное произведение Куприна – повесть «Жанета».

Самым горьким чувством Куприна было острое ощущение своей ненужности.

Художник Билибин в конце 1936 года получил разрешение вернуться на Родину.

В разговоре с советским послом В. П. Потемкиным был затронут вопрос о

возможном возвращении в СССР самых лучших и достойных людей эмиграции.

Говорили и о Куприне. Перед отъездом Билибин пригласил Александра Ивановича

к себе в гости. Сидя за столом, он много с восторгом говорил о Советском

Союзе и о причинах, побудивших его вернуться домой. Куприн вдруг ожил, весь

заговорился и вдруг воскликнул: «Боже, как я вам завидую!» Билибин спросил

его, – почему же он не последует его примеру? Но Куприн остро чувствовал

свою вину перед Родиной, переживал свой отъезд и некоторые статьи,

написанные под влиянием первых лет эмиграции. Он не мог поверить в

возможность возвращения. Очень скоро разрешение вернуться на родину было

получено, все визы были оформлены. В мае 1937 года Куприн с женой прибывают

в Москву, встречают горячий приём писательской общественности, новых

поколений своих читателей. Он публикует очерк «Москва родная», у него

созревают новые творческие планы. Однако здоровье Куприна было подорвано, в

августе 1938 года он скончался. Похоронен Куприн в Санкт-Петербурге на

Литераторских мостках Волкова кладбища.

Список литературы:

1. Русская литература хх века. Л. А. Трубина. Москва. Издательство

«Флинта», издательство «Наука». 1998 г.

2. Куприн. Олег Михайлов. Москва. «Молодая гвардия». 1981 г.

3. Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции ( 1920 – 1953 ). Москва.

«Молодая гвардия». 1989 г.

4. Русская литература хх века. «Скрин» Москва. «Траст-Имаком»

Смоленск. 1995 г.

5. Русские писатели. Биобиблиографический словарь. Москва.

«Просвещение». 1990 г.

6. Материалы к изучению истории СССР. 10 класс. Москва – 1989 г.