Астафьев

Рецензия на рассказ В. Астафьева «Руки жены».

Русская литература второй половины XX века – непонятная, странная

литература. Странна она и широтой затрагиваемых тем, и разнообразием формы

– в ней трудно выделить какую-то единую проблему. «Язык всегда крутится

вокруг больного зуба», - сказал в одном из интервью В. Астафьев о роли

искусства, а сколько у нашей эпохи «больных зубов»! Отсюда и неоднородность

современного искусства, и неоднозначность его, и читательский интерес к

произведениям дня сегодняшнего. Читатель ищет в литературе решение

вопросов, которые ставит время. Но не только проблема «хлеба насущного»

волнует талантливого автора – темы вечные поднимает он в своих

произведениях: оттененные эпохой, в каждом произведении они звучат по

разному, но общей стороной их является обращение к человеку, к душе. Одним

из ярчайших представителей современной литературы, автором, в рассказах и

романах которого органично переплетается частное и общее, мгновенное и

вечное, является В. Астафьев. Обратимся к одному из его произведений и

попытаемся найти ответы писателя на вопросы эпохи и человека.

Итак, рассказ «Руки жены». Композиция обыкновенна для русской литературы –

рассказ в рассказе. {ее мы встречаем и у….}. Такая композиция позволяет

автору не только заставить читателя задуматься над темой, затронутой в

произведении, но и самому почувствовать себя на месте наблюдателя, сделать

какие-то выводы… «Наблюдатель», герой, от чьего имени ведется повествование

– журналист, который приехал в «уральскую тайгу», чтобы написать «очерк о

безруком герое, лучшем охотнике Райзаготпушнины», Степане Творогове, во

многом отражает позицию самого автора, и мы попытаемся доказать это.

Рассказ начинается с описания пейзажа: природа живет в рассказе Астафьева.

Автор будто «оживляет» камни, ручьи, деревья с помощью метафоричности

языка, насыщенности маленького описания поразительными эпитетами и

олицетворениями, наделяющими лес и его обитателей почти человеческими

чертами: камни вдавливаются в мох “по макушку”, “ключи и ключики” – автор

любовно называет их “мелочью” - загораживаются от солнца, жизнь не

останавливается ни на мгновение, здесь “ плодятся, добывают еду, охотятся

друг за другом” птицы и зверьки. Описание пейзажа завершается почти как в

сказке: петь птицы улетают обыкновенно «в другое место, выше, на гору», где

солнце видно дольше, и «когда они пели, на них никто не нападал». Читатель

чувствует жизнь, бьющую ключом в уральской тайге, он полон звоном ручьев,

шорохами, пением птиц – писатель мастерски использует сочетания [л]и [л’],

[ц] и приглушенного [п], шипящего [ш] и яркого [ж]. За счет неисчезающей

аллитерации мы видим продолжение этой тайги и жизни и во втором абзаце, в

описании крепкого, “напружиненного” Степана и как то не сразу замечаем

небольшую фразу: «Рук у него не было». Но и обратив на нее внимание, мы не

придадим этому факту большого значения: Степан так твердо, так «прытко»

передвигается по лесу, как может передвигаться только истинный его житель;

он не выпадает из нарисованного в начале пейзажа, он – часть его. Лишним в

этой картине предстает рассказчик. Он «ругается про себя», идя по тайге, а

косогор, так чудно описанный в первом абзаце, называет «проклятым».Но такое

впечатление о рассказчике как о чуждом природе существе временно: уже в

следующем эпизоде, когда Степан предложит отдых «уморившемуся» журналисту,

тот снова обретет чувство уральской тайги, и снова зазвучит для читателя в

полный звук чуть приглушенная раньше музыка «ключика». Этот пейзаж играет

иную, нежели первый, роль в рассказе: через образ вытащенного из «луночки»

Степаном муравья, который сразу «рванул в траву, видно, вспомнив про жену и

семейство», автор, во-первых, дополняет портрет уральского охотника –

«внимательный, строгий взгляд», «не…морщины, а вехи», а во-вторых,

приближает читателя к одной из основных тематических линий рассказа – дома,

семьи, любви. Следующим абзацем писатель продолжает описание Степана, и

читатель все больше восхищается этим сильным человеком: он не зависит от

своей «неполноценности», живет свободно и полно, изобретая для своей жизни

новые приспособления, побеждая любые предрассудки. Журналист, с чьих слов

мы узнаем охотника, знает о нем и о его семье – жене Надежде, матери –

почти все, но чего-то ему еще не хватает, что-то «оставалось такое, без

чего не мог он писать в газету». Он признается Степану, что ему «трудно

писать» о нем, говорит, что «наверное, ничего не выйдет» без какого-то

недостающего звена. И неожиданно это звено получает от самого охотника,

который рассказывает журналисту о своей жене – это начало «рассказа в

рассказе»…

Повествование свое Степан начинает тем, что ведет рассказчика к странно

торчащей среди просеки «кособокой черемухе». Этот куст особенный для героя,

читатель понимает это еще до того, как охотник начнет рассказ: Степан

улыбается этой черемухе, он «воркует » над ней («воркование» это читатель

тоже «слышит»: «Сладка, холера! …уральский виноград» - акцент на [л’],

[р]), а чуть позже объясняет свое состояние: «А-а, ягоды на этой черемухе

добрые и мне памятные». И «он стал рассказывать о том, как в конце

солнечного августа, на закате лета шли они с Надеждой из больницы вдоль

этой линии высоковольтной». В его рассказе едва мелькнувшая выше жена

«безрукого героя» станет основой жизни человеческой, а журналист - вместе с

ним и читатель – поймет, чего не хватало ему для очерка: не ясно было, где

источник силы Степана, а теперь он раскрыт самим «героем». Кто же такая

жена охотника? Во-первых – и смысл имени сразу ясен нам – Надежда.

Несколько раз Астафьев так строит фразы героя, что она обретает второй

смысл: «Беда заслонила от Степана все: и шахту, и свет, и Надежду». Надежда

здесь не только имя любимой девушки, но и вера в возможность дальнейшей

жизни, пропавшая после трагедии. Герой спрашивает себя: «И вот так всю

жизнь?», и почти отвечает на свой вопрос утвердительно, но в больницу

приходит она, возвращая желание жизни, любви, возрождая надежду. Она проста

и искренна как сама природа Урала, писатель подчеркивает это просторечными

оборотами в ее репликах: «детишек байкала», «ишь ведь мчится», но ведь

герою именно это и нужно было в тот момент: красота и ясность леса,

привычные с детства. Надежда ведет Степана к чудом сохранившемуся на

просеке кусту черемухи, будто говорит: «Гляди, он выжил – и ты не

пропадешь». Но он «отстраняется»: «Рук у меня нету, Надя». И она

«вскидывается»: есть у него руки, ее руки, и есть у него ее любовь. Надя

возродила любимого человека, а черемуха обвенчала их. И «ничего с тех пор

выплеснулось…. Надя…весь потолок держит». Заметим, герой уже не называет

жену Надеждой, она теперь – Надя. Для него теперь в ней и жизнь, и вера, и

надежда, которую она когда то ему вернула…

Последний абзац рассказа снова начинается пейзажем, и в этом пейзаже мы

слышим уже не рассказчика, но самого Астафьева: «Все так же стояло над

миром доброе пока еще небо, но уже с набухающими облаками» - это обращение

художника к читателям, предупреждение его. Ведь «самолетик» счастья,

гармонии, олицетворяемого в рассказе Надеждой, «вот-вот поднимется и

полетит далеко-далеко», чтобы никогда не вернуться. А чего не хватает нам

для того, чтобы оставить небо над головой «добрым», чтобы исчезли

«набухающие облака»? «Нам не хватает сердца», - так отвечает писатель на

это вопрос, и дает своим героям это доброе сердце, чтобы хотя бы они, если

люди не могут, сумели сохранить красоту и гармонию человеческих отношений

для тех, кто унаследует «это безумный мир»…