Гроза - Кризис патриархального мира и патриархального сознания

Гроза

Кризис патриархального мира и патриархального сознания остается в центре

авторского внимания и в «Грозе». Но в этой драме Островский придает

проблеме совершенно иное звучание, рассматривая ее под принципиально новым

углом.

Классицистическая «окаменелость» персонажей глубоко соответствует

всей системе патриархального мира. Это его неспособность к изменениям, его

яростное сопротивление любому чужеродному элементу порабощает всех,

входящих в круг патриархального мира, формирует души, неспособные

существовать вне его замкнутого круга.

Безразлично, нравится им эта жизнь или нет - в другой они жить просто

не сумеют. Герои пьесы принадлежат к патриархальному миру, и их кровная с

ним связь, их подсознательная от него зависимость - скрытая пружина всего

действия пьесы; пружина, заставляющая героев совершать по большей части

«марионеточные» движения, постоянно подчеркивать свою несамостоятельность,

несамодостаточность. Образная система драмы почти повторяет общественную и

семейную модель патриархального мира. В центр повествования, как и в центр

патриархальной общины, помещены семья и семейные проблемы. Доминанта этого

малого мирка - старшая в семье, Марфа Игнатьевна. Вокруг нее группируются

на различном отдалении члены семейства - дочь, сын, невестка и почти

бесправные обитатели дома: Глаша и Феклуша. Так же «расстановка сил»

организует и всю жизнь города: в центре Дикой (и не упомянутые в пьесе

купцы его уровня), на периферии - лица все менее и менее значительные, не

имеющие денег и общественного положения.

От мира, Калинов отгородился столь прочно, что вот уж больше века не

проникает в город ни одно веяние живой жизни. Посмотрите на

калиновского «прогрессиста и просветителя» Кулигина! Этот механик-

самоучка, чья любовь к науке и страсть к общественному благу ставят

его на грань уродства в глазах окружающих, все пытается изобрести

«перпету-мобиль»: он, бедняжка, и не слыхал, что в большом мире давным-

давно доказана принципиальная невозможность вечного двигателя. Он

вдохновенно декламирует строки Ломоносова и Державина, и даже сам

пишет стихи в их духе... И оторопь берет: будто не было еще ни

Пушкина, ни Грибоедова, ни Лермонтова, ни Гоголя, ни Некрасова!

Архаизм, живое ископаемое - Кулигин. И его призывы, его идеи, его

просветительские монологи об общеизвестном, о давно открытом кажутся

калиновцам безумными новшествами, дерзостным потрясением основ.

Ни громоотводы, ни Ломоносов, ни вечный двигатель Калинову не нужны: всему

этому попросту нет места в патриархальном мире. А что же происходит за его

границами? Там бушует океан, там разверзаются

бездны - словом, «Сатана там правит бал». В отличие от Толстого,

полагавшего возможным параллельное и независимое существование двух миров:

патриархального, замкнутого на себе и неизменного, и современного,

постоянно меняющегося, Островский видел их принципиальную несовместимость,

обреченность застывшей, не способной к обновлению жизни. Сопротивляясь

надвигающимся новшествам, вытесняющей его «всей стремительно несущейся

жизни», патриархальный мир вообще отказывается эту жизнь замечать, он

творит вокруг себя особое мифологизированное пространство, в котором -

единственном - может быть, оправдана его угрюмая, врачебная всему чужому

замкнутость.

Вокруг Калинова творится невообразимое: там с неба падают целые

страны, населенные кровожадными народами. Там живут люди «с куриными

головами»; там вершат свой неправедный суд султан Махнут персидский и

султан Махнут турецкий «Нечего делать, надо покориться! А вот когда будет у

меня миллион, тогда я поговорю». Этот миллион даст Кулигину на судилище

«право сноса», будет самым веским аргументом в его пользу. А пока миллиона

нет, умница Кулигин «покоряется». Покоряются, ведя свою тихую обманную

игру, все: Варвара, Тихон, лихой Кудряш, покоряется затянутый уже в

замкнутое пространство Калинова Борис. Катерина же покориться не может.

Выродившаяся в патриархальном сознании, в вере, ее ощущение вины и греха,

прежде всего - личностное; она верует и кается с пылом первых христиан, не

закостеневших еще в религиозной обрядности. И это личностное восприятие

жизни, Бога, греха, долга, выводит Катерину из замкнутого круга и

противопоставляет ее калиновскому миру. В ней увидели калиновцы явление

куда более чужеродное, чем горожанина Бориса или декламирующие стихи

Кулигина. Потому Калинов и организовался в судилище над Катериной.

В блестящем этюде «А судьи кто?» В. Турбин тонко исследует тему суда в

«Грозе»: «Никого не хочет судить Кулигин. С усмешкой уклоняется от роли

судьи простушка Варвара: «Что мне тебя судить? У меня свои грехи есть. « Но

не им противостоять, охватившему Калинов, массовому психозу. А психоз

разжигают две мельтешащих на сцене чудачки: странница Феклуша и барыня с

лакеями. « Феклушины повествования о Махнутах и людах с песьими головами

представляются Турбину важнейшим элементом поэтики пьесы: «И глядятся друг

в друга, будто в зеркало, два мира: фантастический и реальный. И опять мы

встречаемся со сборищем монстров, кентавров. Правда, на сей раз их

причудливые, не фигуры - только фон, на котором, по мысли скиталицы-

странницы. Яснее выступает праведность суда, творимого здесь, в Калинове.

Этот суд затаился в ожидании жертвы. И жертва является: в раскатах грома, в

сверкании молнии раздается естественное, честное слово. Грех один из

главных страхов человека. А что будет дальше. Судить любит каждый, а на

месте грешника любому страшно. В Калинове грешникам пощады нет.

Гонимая в бездну, грешница уходит из жизни.